И внезапный вопрос озадачил Илью
Apr. 28th, 2005 04:12 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
the_mockturtleЮлиана Яхнина. О некоторых вопросах стилизации в связи с переводом романа Э.Юнсона "Прибой и берега" (ИЛ, 2005, №2. - С. 263-272)
В русской литературе существовала определенная традиция. Несмотря на скабрезного Баркова, на озорного Пушкина, на гусарские стихи Лермонтова, русская классика была целомудренной. Два потока было и в фольклоре, существовало даже разделение на целомудренную женскую и не скованную соображениями пристойности мужскую частушку. В конце 70-х гг. в Москве была интересная переводческая дискуссия об эвфемизмах, о том, как переводить зарубежную литературу, в которой все чаще появляются откровенные эротические сцены и "похабные" с точки зрения наших литературных норм слова. К согласию, как бывает всегда в подобных дискуссиях, так и не пришли.
Некоторые считали, что нужно постепенно вводить "все" слова и наступит "привыкание", другие предлагали иной путь - расширять спектр "ситуаций", сохраняемых в тексте, а потом уже в ход пойдут и слова (не удивляйтесь разговору о сохранении ситуаций, ибо цензура, редакторская, издательская и выше, просто выбрасывала эти сцены, а когда сделать это было невозможно или купюры могли вызвать осложнения в отношениях с авторами, от перевода произведений решительно отказывались). Многие же говорили о том, что употребление лексики из области секса, особенно той, что связана с названием частей тела (русская брань, кстати, привязана прежде всего к существительным), создаст совершенно искаженный эффект, далекий от художественного и не адекватный тому, который задумывался автором. Мы и в самом деле не раз отступали, когда возникал вопрос о переводе такого, например, романа как "Мандарины" Симоны де Бовуар, и других произведений современной французской литературы. Беда в том, что лексика, имеющая отношение к полу, к сексуальной сфере, у нас не разработана: между лексикой заборной и лексикой медицины и юриспруденции существует огромный провал, который только-только начинает заполняться. Правда, боюсь, что пока - подчеркиваю, пока - он заполняется весьма дилетантски, чтобы не сказать резче. Вспомните об отсутствии подобного лексического слоя в наших словарях, и не только нормативных, но и фиксирующих поток новых слов, или в словаре синонимов.
Кстати, забавный пример "деликатного" подхода к подобной лексике мы находим в словаре жаргона преступников "Блатная музыка", изданного НКВД в 1927 году с пометой "Не подлежит оглашению" (т.е. для внутреннего пользования) и переизданного репринтным способом в 1991. Одна из словарных статей выглядела так: "Ежа ... (в соединении с неприличным глаголом) - добиваться неосуществимого, например, невыполнимого дела". Как видим, неприличный глагол не попадает даже в словарь, предназначенный для чекистов, он остается, так сказать, "в уме".
(о переводе романа Юнсона "Прибой и берега")...И только в одном месте я вынуждена была сделать уступку конъюнктуре. Сейчас я безусловно оставила бы свой вариант перевода в первозданном виде. Об изменении попросил
меня редактор, считавший, что этот вариант звучит слишком грубо. Речь идет о сцене, где Одиссей, пытающийся заглушить в себе нарастающее чувство тревоги и страха перед надвигующейся бурей, вспоминает о своих победах над женщинами, обращаясь к своему пенису. Редактор умолил меня превратить эту краткую беседу в разговор Одиссея с самим собой.
Интересно, что буквально на днях (23 января 1991 года) "Литературная газета" опубликовала стихотворение "Русская притча" П.Тряпкина, где подобного рода беседа никак не закамуфлирована - правда, она скорее напоминает традиции Алексея Константиновича Толстого, только с более откровенной лексикой. Написано стихотворение в 1979 г. Тогда его напечатать было бы невозможно.
Русская притча
Задержался однажды Илья-богатырь,
у ворот, где был сложен дубовый горбыль.
И внезапный вопрос озадачил Илью:
"Расшибет ли мой хрен горбылину сию?"
Осенился крестом и решил испытать,
и хотел уже было снаряд доставать,
да внезапно опешил и к месту прирос,
ибо встречный возник у героя вопрос:
"Коль и выдержим мы испытанье сие,
не испортим ли, брат, мы орудье свое?
При дерзанье таком, при отваге такой
мудрено ли остаться навек сиротой?
Мудрено ли утратить и вид свой, и стать?
А ведь нам предстоит кое-где побывать.
После стольких походов и славных побед
как же будем держать мы достойный ответ?"
В русской литературе существовала определенная традиция. Несмотря на скабрезного Баркова, на озорного Пушкина, на гусарские стихи Лермонтова, русская классика была целомудренной. Два потока было и в фольклоре, существовало даже разделение на целомудренную женскую и не скованную соображениями пристойности мужскую частушку. В конце 70-х гг. в Москве была интересная переводческая дискуссия об эвфемизмах, о том, как переводить зарубежную литературу, в которой все чаще появляются откровенные эротические сцены и "похабные" с точки зрения наших литературных норм слова. К согласию, как бывает всегда в подобных дискуссиях, так и не пришли.
Некоторые считали, что нужно постепенно вводить "все" слова и наступит "привыкание", другие предлагали иной путь - расширять спектр "ситуаций", сохраняемых в тексте, а потом уже в ход пойдут и слова (не удивляйтесь разговору о сохранении ситуаций, ибо цензура, редакторская, издательская и выше, просто выбрасывала эти сцены, а когда сделать это было невозможно или купюры могли вызвать осложнения в отношениях с авторами, от перевода произведений решительно отказывались). Многие же говорили о том, что употребление лексики из области секса, особенно той, что связана с названием частей тела (русская брань, кстати, привязана прежде всего к существительным), создаст совершенно искаженный эффект, далекий от художественного и не адекватный тому, который задумывался автором. Мы и в самом деле не раз отступали, когда возникал вопрос о переводе такого, например, романа как "Мандарины" Симоны де Бовуар, и других произведений современной французской литературы. Беда в том, что лексика, имеющая отношение к полу, к сексуальной сфере, у нас не разработана: между лексикой заборной и лексикой медицины и юриспруденции существует огромный провал, который только-только начинает заполняться. Правда, боюсь, что пока - подчеркиваю, пока - он заполняется весьма дилетантски, чтобы не сказать резче. Вспомните об отсутствии подобного лексического слоя в наших словарях, и не только нормативных, но и фиксирующих поток новых слов, или в словаре синонимов.
Кстати, забавный пример "деликатного" подхода к подобной лексике мы находим в словаре жаргона преступников "Блатная музыка", изданного НКВД в 1927 году с пометой "Не подлежит оглашению" (т.е. для внутреннего пользования) и переизданного репринтным способом в 1991. Одна из словарных статей выглядела так: "Ежа ... (в соединении с неприличным глаголом) - добиваться неосуществимого, например, невыполнимого дела". Как видим, неприличный глагол не попадает даже в словарь, предназначенный для чекистов, он остается, так сказать, "в уме".
(о переводе романа Юнсона "Прибой и берега")...И только в одном месте я вынуждена была сделать уступку конъюнктуре. Сейчас я безусловно оставила бы свой вариант перевода в первозданном виде. Об изменении попросил
меня редактор, считавший, что этот вариант звучит слишком грубо. Речь идет о сцене, где Одиссей, пытающийся заглушить в себе нарастающее чувство тревоги и страха перед надвигующейся бурей, вспоминает о своих победах над женщинами, обращаясь к своему пенису. Редактор умолил меня превратить эту краткую беседу в разговор Одиссея с самим собой.
Интересно, что буквально на днях (23 января 1991 года) "Литературная газета" опубликовала стихотворение "Русская притча" П.Тряпкина, где подобного рода беседа никак не закамуфлирована - правда, она скорее напоминает традиции Алексея Константиновича Толстого, только с более откровенной лексикой. Написано стихотворение в 1979 г. Тогда его напечатать было бы невозможно.
Русская притча
Задержался однажды Илья-богатырь,
у ворот, где был сложен дубовый горбыль.
И внезапный вопрос озадачил Илью:
"Расшибет ли мой хрен горбылину сию?"
Осенился крестом и решил испытать,
и хотел уже было снаряд доставать,
да внезапно опешил и к месту прирос,
ибо встречный возник у героя вопрос:
"Коль и выдержим мы испытанье сие,
не испортим ли, брат, мы орудье свое?
При дерзанье таком, при отваге такой
мудрено ли остаться навек сиротой?
Мудрено ли утратить и вид свой, и стать?
А ведь нам предстоит кое-где побывать.
После стольких походов и славных побед
как же будем держать мы достойный ответ?"
