the_mockturtle | Заметки на полях

Фредерик Бегбедер. Windows on the world.

Шлепнули вот в сентябрьской "Иностранке". К годовщине трагедии. Оригинал вышел годом раньше, значит, автор отреагировал еще оперативней. Но писать на злобу дня - занятие неблагодарное: пришлось Бегбедеру на всякий случай (да-да, так и написал!) цитатами прикрыться - из Тома Вулфа ("Я думаю, что если романист не пишет реалистических романов, то он не понимает эпохи, в которую мы живем") и из Мэнсона: "Задача художника - погрузиться в самое сердце ада".
Так вот, то ли Бегбедер не художник, то ли Мэнсон сплоховал, но, на мой скромный взгляд, погружение не состоялось. А то, что состоялось, больше похоже на безумно дорогой и столь же бесполезный аттракцион.

Я к Бегбедеру отношусь спокойно. Его "Рассказики под экстази", пожалуй, придутся по вкусу не читавшим Миллера десятиклассникам, а "Девяносто девять франков" наверняка нанесли непоправимый ущерб корпорации "Данон". Весело, занятно, откровенно эпатажно, но назвать его Бодлером наших дней я поостерегусь. Мелковат. Бегбедер - французский Лимонов. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Windows on the World - роман-катастрофа. Тот самый вариант, где интриги не предвидится, потому как в конце все умрут. Читателю остается только следить за страданиями героев, и от того, насколько умело эти страдания выписаны, зачастую зависит успех произведения.
Нота бене: умело - не всегда значит натуралистично (или реалистично - не знаю уж, какой смысл вкладывает в этот термин Бегбедер). Можно сколь угодно долго живописать "стены с впечатавшимися в них глазами, расколотые стеклами черепа, распотрошенные туловища на факсах, мозги, вытекающие на копиры" (с. 125). А можно быть Кафкой. Впрочем, Бегбедеру с его неумеренной тягой к позерству это однозначно не грозит.
"Ад длится час сорок пять минут. Эта книга тоже". Наврал, конечно - книга длится гораздо дольше. Отдельные откровенно тягомотные фрагменты так вообще целую вечность. Особенно те, в которых автор предается излюбленному занятию - душевному стриптизу. Каковой стриптиз, надо полагать, поможет читателю лучше понять эпоху, в которую он живет. Дабы придать этим сеансам дополнительную смысловую нагрузку, Бегбедер взбирается на 56-й этаж башни Монпарнас. "Если бы у меня под ногами в здание врезался "Боинг", - сетует он, - я бы наконец понял то, что уже год не дает мне покоя: черный дым, встающий над полом, жар, плавящий стены, лопающиеся стекла, удушье, панику, самоубийства, бегство к охваченным пламенем лестницам, слезы и крики, отчаянные телефонные звонки" (с. 7). Увы, самолеты обходят башню Монпарнас стороной, озарения не предвидится, и роман получается каким-то недоношенным.
Да, именно так. Бегбедер, на мой скромный взгляд, попросту не вЫносил замысел положенный срок. "Писать на эту тему нельзя, но и на другие невозможно, - откровенничает он на странице седьмой. - Нас больше ничто не трогает". Выражаясь афористичней - куй железо не отходя от кассы.
Бегбедер и кует. Поспешно и потому неаккуратно. Он так и не определился с интонацией: то выступает в излюбленном амплуа прожженного циника, хлещущего по сусалам зажравшееся общество потребления, то, будто опасаясь справедливого негодования аудитории (а она будет пошире и поразношерстней, чем у "99 франков", не говоря уж о "Рассказиках"!) ударяется в зловещие завывания, то закатывает грандиозную и потому совершенно неубедительную истерику (с. 91-92).
Ранним утром одиннадцатого сентября в ресторан на крыше мира (тот самый WoW на 107-м этаже Северной башни) приходят позавтракать преуспевающий агент по недвижимости Картью Йорстон и двое его сыновей (дети и домашние животные - беспроигрышный вариант для романа или фильма-катастрофы). Семейство Йорстонов мирно поедает оладьи, когда в башню врезается самолет.
Роман разбит на фрагменты длиной в минуту. Вплоть до 9.18 читатель мечется между охваченным пламенем торговым центром, где "жирный, тяжелый дым несет с собой запах горелой резины, жженого пластика, обугленной плоти; сладковатый запах керосина, пугающий и тошнотворный, костяной порошок и пепел от человеческого мяса" (с.39), и башней Монпарнас, наши дни, где его потчуют очередной порцией словоизлияний о причинах глобальной американофобии и огромном влиянии американской культуры на все прогрессивное человечество. Затем философствующий автор решается на рискованный шаг: садится в "конкрод" (имеющий "неприятное свойство время от времени падать на дома парижских пригородов" - с. 70) и вылетает в Нью-Йорк. Таким образом, место действия обретает желанное единство, а к концу романа ликвидируется и временной разрыв: души погибших парят над развалинами башен-близнецов, взирая на толпы туристов, в числе которых и приехавший в Нью-Йорк Бегбедер.
Есть на стр. 126 любопытное признание: "…опираясь на первый великий акт гипертерроризма, моя проза обретает силу, которой бы иначе у нее не было. Мой роман использует трагедию как литературный костыль". Замечание в высшей степени справедливое, особенно с учетом того обстоятельства, что использовать костыли можно по-всякому. Можно, к примеру, гарцевать на них верхом, как на деревянной лошадке. Строго говоря, лишившись второй сюжетной линии (трагедии в WTC), роман Бегбедера не потерял бы ничего. Кроме аудитории.
У кого-то в ЖЖ пролетала недавно глубокая мысль. За точность не ручаюсь, но смысл примерно таков: "Самое страшное - знать, что дальше ничего нет". Это истина, озвучить или хотя бы признать которую Бегбедер так и не смог. Души погибших не парят над торговым центром. Как дети, убитые в Беслане, не пьют воду, оставленную для них на развалинах школы. Не пишите о Беслане, мсье Бегбедер. Тема, не спорю, благодатная, но, пожалуйста, не пишите.